Цитаты со словом «заботиться»

Наконец страстное негодование жены, собственные мысли о ней, так горячо любимой и так мало получающей действительного отдыха среди беспросветных своих забот о попивающем муже, заставило Тергенса решиться — внутри себя — дать обещание не только вслух, но и самому себе.

Но так как она не была ни дофиной, ни инфантой и ее не окружали придворные, кричащие о том, как со дня на день расцветает красота царственного ребенка, так как некому было печься с нежною заботой о ее будущности, то никто и не потрудился сказать Андзолето: «Тебе не придется краснеть перед людьми за твою невесту».

БАН2 Гд Гл Дл Тр3 У3 Чб Щ Щб Щр — Предел спокойствия, трудов и вдохновенья → Алм БАН1 Бх4 Вз1 Вк Грч Кв М Мв Мх Н1Пт С Тшк У 4 На лоне счастия и милого забвенья → Грч Мв — На лоне мира и забвенья → Грч А Дл Дл2 У3Щ Щб Щр 6 Безумные пиры, заботы, заблужденья → Авт БАН2 Гв Я9 Грч А Дл Тр3 У3 Щ Щб Щр — Нескромные пиры, заботы, заблужденья → Вз Гл Грч Мв Оф 7 На сладкий шум дубрав, на тишину полей → Авт БАН1 БАН2 Вз Вз3 Вк Гв Я9 Гд Гл Грч Дл Дл2 Кв Мв Мк1 Н1 Оф Тр3 Тшк У У3 Чб Щ Щб 8 На праздность вольную, подругу вдохновенья → Авт Гд Дл Дл2 Отб Тр3 У3

Лишь снег порхает – вечный, белый, Зимой – он площадь оснежит, И мертвое засыпет тело, Весной – ручьями побежит… Но в мыслях моего героя Уже почти несвязный бред… Идет… (По снегу вьется след Один, но их, как было, двое…) В ушах – какой-то смутный звон… Вдруг – бесконечная ограда Саксонского, должно быть, сада… К ней тихо прислонился он… Когда ты загнан и забит Людьми, заботой, иль тоскою; Когда под гробовой доскою Все, что тебя пленяло, спит; Когда по городской пустыне, Отчаявшийся и больной, Ты возвращаешься домой, И тяжелит ресницы иней, Тогда – остановись на миг Послушать тишину ночную: Постигнешь слухом жизнь иную, Которой днем ты не постиг; По-новому окинешь взглядом Даль снежных улиц, дым костра, Ночь, тихо ждущую утра Над белым, запушенным садом, И небо –

Н е ост анавл иваясь на общей фразе, кот орою заведомо или без ведома для самих себя прикры вают они свои истинные жел ания, над обно бл иже всмотреться в факты , свидетельствующие о их стремл ениях, над обно посмотреть, в каком духе сами они пишут и в каком духе написаны произведения, одобряемы е ими, и мы увидим, что они забот ят ся вовсе не о 290 чистом искусстве, независимом от жизни, а, напротив, хотят подчинить л итературу искл ючител ьно сл ужению одной тенденции, имеющей чисто житей ское значение, Дел о в том, что есть л юди, дл я кот оры х общественны е интересы не существуют, ко-торы м известны тол ько личные насл аждения и огорчения, независимые от

Мы с трепетным сердцем слышим, как Тютчев говорит ему в день смерти: Ты был богов оргáн живой, – и понимаем это так: «Ты был живым óрганом Господа, Творца всяческих»… Мы вместе с Гоголем утверждаем, что он «видел всякий высокий предмет в его законном соприкосновении с верховным источником лиризма – Богом»; что он «заботился только о том, чтобы сказать людям: «Смотрите, как прекрасно Божие творение…»; что он владел, как, может быть, никто, – «теми густыми и крепкими струнами славянской природы, от которых проходит тайный ужас и содрогание по всему составу человека», ибо лиризм этих струн возносится именно к Богу; что он, как, может быть, никто, обладал способностью исторгать «изо всего» ту огненную «искру, которая присутствует

Против наших крепостников, с одной стороны, против народопоклонников и упростителей – с другой, мы осмеливаемся утверждать, что задача образованного класса относительно народа состоит не в том, чтобы его подтягивать и эксплуатировать, а также и не в том, чтобы ему поклоняться и уподобляться, а в том, чтобы приносить ему действительную и положительную пользу, заботясь не о его безгласности, а также и не о сохранении его первобытной простоты, а единственно только о том, чтобы он был лучше, просвещеннее и счастливее; а для этого трудиться над возможно полным и широким развитием и распространением общечеловеческого образования, без которого и самые добрые качества народного духа оказываются непрочными и в социально-нравственном смысле бесплодными.

И дей ствительно, несогл асие в эстетических убеждениях было только следствием несогл асия в фил ософских основаниях всего образа мыслей , — этим от част и объ ясняет ся жест окост ь борь -бы — из- за одного разногл асия в чисто эстетических понят иях нельзя было бы так ожест очат ься, тем более, что в сущност и оба противника забот ил ись не ст ол ько о чисто эстетических вопросах, скол ько вообще о развит ии общест ва, и л итература была для них драгоценна преимущественно в том от ношении, что они понимали ее как могущественней шую из сил , дей ствующих на развитие нашей общественной жизни.

Везут в вагоне лес купцу Семипалову — и Иван Николаевич сюда же, в вагон, прикидывает и те обрезки, которые нужны для бедняги… Обрезки он купил на свой счет и истратил пять рублей — эти пять рублей сам же бедняга выработает у него: лошади у него нет, телеги нет, возкой заниматься нельзя — копай канавы под столбы, вот тебе заступ в руки… Непрестанно руководствуясь заботой о необходимости объютить того или другого человека, не имеющего к этому средств, Иван Николаевич не бросит даром ни единого гвоздя, ни единого обрезка бревна или доски, не подумавши о том — не пригодится ли этот обрезок или кусок железа где-нибудь в его практике?

Если нужно, будет еще карета, две… — А время-то их достать… Я посмотрел на него и, обращаясь к Мордини, сказал ему: — Мордини, я к вам и к Саффи с просьбой: возьмите энзам и поезжайте сейчас на Ватерлооскую станцию, вы застанете train, а то вот этот господин заботится, что нам негде сесть и нет времени послать за другой каретой, Если б я вчера знал, что будут такие затруднения, я пригласил бы Гарибальди ехать по железной дороге, теперь это потому нельзя, что я не отвечаю, найдем ли мы карету, или коляску у теддингтонской станции, А пешком идти до моего дома я не хочу его заставить. (

Убийства, прелюбодеяние, похоти, распутство, воровство, идолопоклонство, колдовство, отравление, грабежи, обманы, лицемерие, двоедушие, хитрость, гордость, злоба, самоуверенность, алчность, сквернословие, зависть, дерзость, высокоумие, тщеславие, гонители добрых, ненавистники истины, любители лжи, не признающие награды за праведность, не прилепляющиеся к добру и не знающие правильного суждения, те, которые заботятся и хлопочут не о добром, а о злом, не знающие кротости и терпения, любители пустяков, искатели мирских наград, не жалеющие нищего, не трудящиеся для утружденного, не знающие того, кто создал их самих, убийцы и соблазнители детей, погубители образа Божия, отвращающиеся от нуждающегося и домучивающие трудом измученного, утешители богатых и беззаконные судьи бедных, – кругом и во всем грешники.

Оказалось, что я не только не осуществил ни одной крупицы из моих обширных планов, но, напротив, в ту минуту, когда пишутся эти воспоминания, я вижу единственную возможность существования для себя — только под условием «хлопотать только о себе»; а переполненный мелочными интересами, мелкими заботами и прочими ничтожными качествами «иностранец», ни на минуту не изменяя этим качествам, этим «мелочам», делал и делает то самое дело «не для себя», о котором я мечтал в дни юности и которое теперь заменилось, как я уже сказал, желанием жить, никому и ничему не позволяя себя трогать, сознанием, что исполнение этого желания есть удовольствие, и очень, очень большое удовольствие.

Она будет для него матерью и он полюбит ее, как сын, так же, как она любила свою мать, даже больше, потому что мать делила свою привязанность между многими, оставляя на ее долю меньшую часть, a она отдаст все свое сердце этому крошке, он будет ее единственной заботой, единственной привязанностью, a она также станет для него единственной любовью… — Вот хоть и маленький человек, — тараторила между тем кормилица: — a дела за ним не мало; ведь все я сама должна — ни кухарка, ни горничная ни в чем не помогают: давеча пеленки стирала, теперь надо бы их покатать, a как мне уйти, ребенка одного оставить?

Деятели умственного мира раздел яют ся на два кл асса; одним истина неприятна, если она прежде их вы сказана кем- нибудь другим, — они готовы брат ь 221 привилегию на свои мысли, вероятно, по сознанию того, что производительность их в этом отношении сл аба, — другие забот ятся только об истине, не считая нужным заботиться о привилегиях,— вероятно, потому, что чужды опасения оскудеть умом и обеднеть мыслями; одни не любят отказы ваться от своих ошибок, — вероятно, по сознанию того, что все их претензии — самол юби-вая ошибка: другие чужды этой щепетильности, потому что истина всегда лежала в основании их стремлений .

А между тем из нашего города все-таки нет вестей, все не подает он своего голоса… Скорбит столичная газета, которой только и заботы, как бы насажать в свои столбцы побольше этих «из» (из Кременчуга, из Одоева), дабы все это множество «собственных своих корреспондентов» говорило, что действительно очень заботятся умные люди об своем отечестве, что действительно и отечество пробуждается и совершенствуется: дела нет, если с разных, если не со всех концов вести состоят только в том, что солдатка такая-то родила семерых или градом хлеб выбило: умные люди сумеют узнать из этого, что отечество все вперед да вперед.

Кто из нас с тех пор, как начал себя помнить, не думал часто и с одинаким, всем нам общим чувством, о том, что происходило в этом царском жилище, и хотя каждый имел свои особенные заботы, с другими не разделяемые, но эти общие заботы о царском быте, в том месте, с которым мы все, и близкие и далекие, из детства так свыклись, было для всех нас какою-то родственною связию, и теперь, при мысли, что Зимний дворец наш не существует, пробуждается в душе что-то похожее на сиротство, и кажется, как будто нас что-то разрознило.

Сергѣю Иванычу и не приходило въ голову, что народъ, всегда готовый на всѣ труды, лишенія и на смерть для совершенія своихъ судебъ, продолжая жить все тою же молчаливою и могучею жизнью, смиренно ждалъ, не заботясь ни о Сербахъ, ни о Черногорцахъ, твердо зная то, что у него только затѣмъ и есть правительство, Царь, чтобы оно рѣшало за него его государственныя дѣла, и что давно, еще, когда онъ по преданіямъ призвалъ братьевъ съ Рюрикомъ, имъ куплено дорогое ему право быть чистымъ отъ суда надъ ближнимъ и отъ чьей бы то ни было

А главное, что меня в удивление приводит, так это моя пред нею нескладность, и чему сие приписать, что я, как бы оробев сначала, примкнул язык мой к гортани и если о чем заговаривал, то все это выходило весьма скудоумное, а она разговор, словно на смех мне, поворачивала с прихотливостью, и когда я заботился, как бы мне репрезентоваться умнее, дабы хотя слишком грубо ее в себе не разочаровать, она совершенно об этом небрегла и слов своих, очевидно, не подготовляла, а и моего ума не испытывала, и вышла меж тем таковою, что я ее позабыть не в состоянии.

Верую я и страшусь; и спешу, коли будет дано мне, Все прегрешенья свои искупить до смертной кончины; И в ожиданье ее содрогается полное веры 305 Сердце мое, и душа ожидает грядущего в страхе, Как бы в заботах пустых о теле она не погрязла И не осталась к нему привязанной в час, как в разверстом Небе труба возгремит, а ей невозможно подняться Будет на легких крылах, навстречу царю улетая 310 В сонмах блаженных святых в пространства небесного выси, Где они все воспарят, мирские сбросив оковы; К звездам высоким стремясь и летя к ним без всяких усилий, По облакам

В моем последнем письме я извещал вас о прибытии сюда Хаджи-Мурата: он приехал в Тифлис 8-го; на следующий день я познакомился с ним, и дней восемь или девять я говорил с ним и обдумывал, что он может сделать для нас впоследствии, а особенно, что нам делать с ним теперь, так как он очень сильно заботится о судьбе своего семейства и говорит со всеми знаками полной откровенности, что, пока его семейство в руках Шамиля, он парализован и не в силах услужить нам и доказать свою благодарность за ласковый прием и прощение, которые ему оказали.

Аль это у вас некому стену-то заткнуть, ишь несет оттуда, ровно из погреба… Так шептала она, изредка прибавляя: «сейчас, сейчас, батюшка, уйду», — и Данило Гордеич почувствовал, что в этом прибиранье, в этой заботе о просвежении нету никакого желания нашарить в карманах и обокрасть… Думал, думал он, молчал, соображал, но в голове его ничего путного не происходило: не являлось ничего такого, что было ему очень нужно теперь, что ему именно теперь хотелось узнать… Но зато в груди его что-то поднималось и буровило… — Ну, покорнейше вас благодарю, обогрелась… теперь… При этих словах грудь портного

Приложений этого догмата десять: 1) благодарить бога за то, что он погубил нас; 2) жена чтоб покорялась мужу; 3) любить ближнего, так как есть родство по Адаму; 4) любить бога за то, что он творит нас во чреве матери; 5) хвалить бога за то, что у нас душа и тело; 6) заботиться больше о душе; 7) соблюдать в себе образ божий; 8) угождать богу — Да будет же всегда пред очами нашими эта высокая цель, к которой мы обязаны стремиться, и да озаряет она для нас, как звезда путеводная, весь призрачный путь жизни (стр.

Приказчик улыбался, делая вид, что он это самое давно думал и очень рад слышать, но, в сущности, ничего не понимал, очевидно не оттого, что Нехлюдов неясно выражался, но оттого, что по этому проекту выходило то, что Нехлюдов отказывался от своей выгоды для выгоды других, а между тем истина о том, что всякий человек заботится только о своей выгоде в ущерб выгоде других людей, так укоренилась в сознании приказчика, что он предполагал, что чего-нибудь не понимает, когда Нехлюдов говорил о том, что весь доход с земли должен поступать в общественный капитал крестьян. —

Соседи шумною толпою Взошли, прервали тишину, Садятся; чаш внимаем звону: Все хвалят Вакха и Помону И с ними красную весну… Вот кабинет уединенный, Где я, Москвою утомленный, Вдали обманчивых красот, Вдали нахмуренных забот И той волшебницы лукавой, Которая весь мир вертит, В трубу немолчную гремит, И — помнится — зовется славой,— Живу с природной простотой, С философической забавой И с музой резвой и младой… Вот мой камин — под вечер темный, Осенней бурною порой, Люблю под сению укромной Пред ним задумчиво мечтать, Вольтера, Виланда читать, Или в минуту вдохновенья Небрежно стансы намарать И жечь потом свои

Когда мой фолиант, что на ночь я листаю, Иль повседневные домашние дела, Иль шум людской толпы, в котором смутно тают То чей-то смех, то крик, то ропот, то хвала, Иль суетных забот пустое мельтешенье, Заполнившее ход обычных, серых дней, Окутав пеленой мое воображенье, Надолго скроют свет от глаз души моей, Она, соскучившись и гневно топнув ножкой, Вдруг убегает прочь, беспечна и легка, Но всякий раз — одной и тою же дорожкой, — Как конь, который сам привозит седока; Она бежит туда, где под ветвистым кленом Средь бликов солнечных и птичьих голосов На ветке ждет

Окончив отцу письмо, в котором напрасно бы стали мы искать просьбы взять на праздник, беречь щенков, оставленных дома, и проч., в котором, напротив, все — дело и горе, в котором прилагается рубль, вырученный за уроки, извещается, что полтинник оставляется на пуговицы, которые оборвались и за которые начальство строго взыскивает, — окончив это полное забот письмо, Иван Куприянов принимался писать к следующему уроку сочинение на тему «О спящем младенце», причем необходимо было выразить невинность спящего младенца и перенестись к его будущему, которое должно быть прекрасно, и притом изобразить так, чтобы было поболее придаточных предложений.

Всё, всё позволено поэту: Скажи всему, коль хочешь, свету, Что Висковатов невпопад, Уродов выставя на сцену, Визжать заставил Мельпомену; Что Клит был добрый человек, Тихонько проводил свой век, Своим домком спокойно правил И жил без горя, без забот, Покамест не печатал од, Где здравый смысл вверх дном поставил, Где вы навидитесь всего, Где все чудовища геенны — На жертву агнцы обреченны: Где нет лишь смысла одного; Что с горя ныне иссыхает; Что неуклюжий славянин, Изменник ревностных дружин, Варяжски песни затевает Теперь на дудочке простой И слогом древности седой В деревню братьев приглашает.

О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он незначащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.

Он, как большинство, думал смолоду, что холостая жизнь есть самая лучшая жизнь не только потому, что она удобна для разгула и частой перемены любовного продукта, а и потому, что пока человек не женат, он никого не знает и знать никого не хочет, не стеснен никем, ни о ком не заботится, никого не кормит, все деньги идут на его одного; несчастлив, так один несчастлив, — никто, кроме тебя, не тяготится, никто вместе с тобою не плачется на судьбу; а счастье посетило, так возьми первого встречного на улице — всякий с охотою разделит счастье.

Но едва только путники начали было сожалеть о самих себе и едва только они ощутили к самим себе сострадание, едва только они хотели было объяснить свою каторжную жизнь горячими заботами о счастье семьи, как тот же словоохотливый Апельсинкий ни с того ни с сего завел речь об этой самой семье — семье, из-за которой люди всю жизнь «бьются», «терпят», как речь пошла о таких, не подходящих к подобному настроению чертах семейной жизни, которые заставили усомниться этих измучившихся во имя семьи людей в том, что мучения их имеют хотя какие-нибудь