Цитаты со словом «ласкаться»

Он стоял, слушал и глядел вниз, то на мокрую мшистую землю, то на прислушивающуюся Ласку, то на расстилавшееся пред ним под горою море оголенных макуш леса, то на подернутое белыми полосками туч тускневшее небо.

Моря, и долины, и фьорды, и глыбы тоскующих гор Лишь краткой окутают лаской, на миг убаюкают взор, А образ безмолвной Пустыни, царицы земной красоты, Войдя, не выходит из сердца, навек отравляет мечты.

Седой монах, перебирая четки, Стоял задумчивый, внимательный и кроткий; И юноша пред ним колена преклонил; Потупив взор, он робко говорил: «Отец мой, грех – везде со мною: Он – в ласке горлиц под окном, Он – в играх мошек над водою, Он – в кипарисе молодом, Обвитом свежею лозою, Он – в каждом шорохе ночном, В словах молитв, в огне зарницы, Он – между строк священных книг, Он – в нежном пурпуре денницы И в жгучей

Вот его воспитание: гнусное чудовище между им и его наставником — одному нашептывает, другому толкует мысли себялюбия, безверия, жестокосердия, гордости; вот появление в свет молодого человека: то же гнусное чудовище руководит его поступками, внушает ему тонкую сметливость, осторожность, коварство, наверное устраивает для него успехи; граф в обществе женщин: необратимая сила влечет их к нему, он ласкает одну за другою и смеется вместе с своим чудовищем; вот он за карточным столом: чудовище подбирает масти, шепчет ему на ухо, какую ставить карту; он обыгрывает, разоряет друга, отца семейства, — и богатство упрочивает его успехи в свете; вот он на поединке: чудовище нашептывает ему на ухо все софизмы дуэлей, крепит его сердце, поднимает его руку, он стреляет — кровь противника брызнула

Меня в жар бросает, когда я подумаю об этом… Женщины с женщинами, мужчины с мужчинами и женщины с мужчинами, в безумных объятьях, в отчаянных позах… Голые тела стояли прямо, сгибались арками, переплетались узлами, лежали в развалку, кучей, гроздьями, с выступающими друг против друга торсами, сливаясь в самые сложные комбинации, с немыслимыми ласками… Губы, сложенные как присоски у пиявок, сосали груди, животы, целые заросли ляжек, ног, перевитых между собою, как густые ветви на деревьях… Старшая горничная Матильда стащила одну из этих книжечек… Она предполагала, что у хозяйки не хватит дерзости спросить о пропаже… Однако она ошиблась… Перерыв свои ящики и обыскав повсюду, она сказала Матильде: — Вы не видели здесь книги? —

Бенгальского огня зелено-красный свет, Веселый говор, смех и громкий треск ракет, Все то, что прежде было мне так мило, Теперь меня терзало и томило… Вдруг прогремел оркестра первый взрыв И странной болью в сердце отозвался… Еще аккорд… Но, в воздухе застыв, Он замер вмиг, – и тихий вальс раздался… Я музыку люблю, как солнце, как цветы; Она ласкает слух и, душу услаждая, Уносит вдаль крылатые мечты… Но в этот миг, напеву струн внимая, Я плакала… Веселья каждый звук Во мне рождал так много новых мук; - И под мотив, исполненный печали, В груди слова унылые звучали: О, верь мне, страданье мое бесконечно, Все сердце изныло безумной тоской!

Передо мной встают — больной и изможденный, Суровый лик и взор загадочных очей, И мрачно-строгий лоб, в безмолвьи дум склоненный, И волны черные отброшенных кудрей… И снится мне, что ночь нависла, над Элладой, Что тихо в море спит лазурная волна, И цепь далеких гор неясною громадой В прозрачном сумраке едва-едва видна; И будто эта ночь и нежит, и ласкает, И жжет, опьянена дыханием цветов, И будто в эту ночь на землю прилетает Рой вдохновенных грез и благодатных снов… О, счастлив тот, кому во мраке этой ночи, В пустынной улице или в саду немом, Яснее, звезд горят возлюбленные очи И руку жмет рука в порыве молодом!

Матросы проходят И кроют матом Пьяные росы Куря папиросы А бухта в точь сором Утыкана лодками Что белый по ветру подол Скамейки и тумбы Прижавши череп черепу сидят И запах сосны Глядите на девок Деваха Рубаха Идет раздеваться Проведать Приятели ласку Девушка Диво девчонка Овидий Ведь деву одев Туманом вечерним Напялит очки Завонявшийся порт Наляпан… Девушку парень за Талию держит И ищет милых троп До утробы… А — аз — завяз В сплетеньях фраз Гудки и дуговые фонари И ропот неизвестных пароходов Оторопь и воды храп Пыль на полу пыль на подолах И полах пальто Пыль и костыль что прилип К подмышке калеки

Например, если б бабушка на полгода или на год отослала ее с глаз долой, в свою дальнюю деревню, а сама справилась бы как-нибудь с своими обманутыми и поруганными чувствами доверия, любви и потом простила, призвала бы ее, но долго еще не принимала бы ее в свою любовь, не дарила бы лаской и нежностью, пока Вера несколькими годами, работой всех сил ума и сердца не воротила бы себе права на любовь этой матери, — тогда только успокоилась бы она, тогда настало бы искупление или по крайней мере забвение, если правда, что «время всё стирает с жизни», как утверждает Райский. «

Тысячи сценъ съ нею, самыхъ чистыхъ и невинныхъ (его любовь такъ была далека отъ чувственности, что онъ часто боялся, что у него не будетъ дѣтей), тысячи сценъ, гдѣ она то утѣшала и ласкала его (воображеніе его постоянно путало будущую жену съ бывшей матерью), то была веселой подругой и товарищемъ, то была матерью его дѣтей (онъ представлялъ себѣ уже взрослыхъ, не менѣе 5-ти лѣтъ, дѣтей и много мальчиковъ и дѣвочекъ), то была, и это чаще всего, благодѣтельницей крестьянъ и образецъ добродушія и кротости для всѣ

Правда, что Андрей в последнее время видел общество только у них, у Ростовых, правда, что Ростовы, проезжая из деревни в Петербург со всем семейством, заезжали к нам, пробыли у нас целый день, правда, что Натали Ростова есть одна из самых обворожительных девушек, которых я когда-либо видывала, правда, что Андрей очень ласков к ней, но ласковостью старого дяди к племяннице, правда, что он очень любит ее прелестный голосок, который даже и отца моего развеселил, но не думаю, чтобы Андрей когда-нибудь думал жениться на ней, и не думаю, чтобы это могло случиться.

К ней, молчаливой и трепетной, они подошли, по оголтелой указке своих «историков», с отвагой подпольников-прокламаторов, взяли из ее жизни все, способное раздражить-озлобить, неумело или сознательно проглядеть и ласку, и муки, и жертвы-слезы, взяли заплевали все ценное и прокричали хулу, только бы раскачать, только бы растревожить темное народное море, поиграть на его волнах с юркостью школьников-мореходцев, которые не понимают бури, не сознают, что придет она неминуемо и потопит богатые народные корабли, на которых неведомая им (и не любимая ими) рождающаяся Россия уже выплывала на великочеловеческий Океан, с

Хозяйка дома, госпожа М., она же секретарь редакции, из числа тех беззаветных, которые своей любовью к делу, любовью особенной, как только женщины умеют любить дело, перенося на него всю ласку и нежность женской натуры, — греют и светят, вносят уютность, вкус, энергию… Выхлопотать разрешение, получить вовремя случайно запоздавшую телеграмму и таким образом прибавить интерес номеру, не спать ночь, чтобы номер вышел вовремя, выправлять корректуру и огорчаться от всего сердца, если какая-нибудь буква выскочила-таки вверх ногами, — вот на что проходят незаметно дни, годы, вся жизнь… 2 сентября Сегодня вечер в

Ведь порою, когда меня гложет тоска, Я гляжу на красавиц, одетых в шелка, Что, как дикие лани, легки и стройны И, как царские дочери, томно-нежны, И проходят они, завлекая меня, Красотою своею дразня и маня, И подходят они и зовут за собой, Наградить обещая наградой любой, Но их сладостный зов не ласкает мой слух — Я не внемлю ему, и печален и глух, Я спокойно гляжу этим девушкам вслед, В моем сердце желанья ответного нет, Ибо сердцем моим завладела она, Та, что так хороша, и робка, и скромна.

Он прошел через множество мелких увлечений: салонные фокусы, шахматы, ярмарочные матчи боксеров в весе пуха, джигитовка, ну и, конечно, незабываемые, слишком, слишком ранние посвящения в мужественность, происходившие в тот краткий зазор времени – между молочным коктэйлем и постелью, – когда мальчика умелой рукой ласкала его прелестная английская гувернантка – в одной нижней юбке, с чудными грудками, наряжающаяся для какого-то вечернего приема, куда она отправлялась с сестрой, Демоном и Демоновым напарником по набегам на казино, его телохранителем и хранительным ангелом, наставником и советником мистером Планкеттом, порвавшим с темным прошлым карточным махинатором.

Не сомневаясь в продолжении войны с Литвою и надеясь на благоприятное действие своей знаменитой победы, Иоанн известил о том Хана; писал к нему с гордостию и с ласкою, напоминал искреннюю дружбу Менгли-Гирееву с великим Князем Иоанном, счастливую для обеих держав, и все худые успехи Крымских впадений, хотя вредных для России, но еще более для самой Тавриды, уже бедной людьми, оружием и конями; указывал на Христианские церкви в Казани, в Астрахани; хвалился усердием верных Князей Черкесских и Ногаев, сожалел о бессильной злобе Сигизмунда, наказанного стыдом, разорением земли его,

Две не знакомых между собой цыганочки-куртизанки – одна, взятая им в кафэ между Грасом и Ниццей беспутная девочка в аляповатой лолите, с маковыми губками и черной гривкой, а за нею другая, подрабатывавшая фото-натурщицей (ты видела, как она ласкает возмужалый губной карандаш в рекламе фирмы «Феллата») и получившая от патронов флорамура на Норфолкских озерах чрезвычайно меткое прозвище Махаон (Swallowtail), – обе назвали нашему герою одну и ту же, негодную для упоминанья в семейной хронике причину, по которой ему, при всем его молодечестве, должно было считаться абсолютно бесплодным.

Софья Николавна скоро одумалась, вновь раскаянье заговорило в ней, хотя уже не с прежнею силой; она переменила тон, с искренним чувством любви и сожаления она обратилась к мужу, ласкала его, просила прощенья, с неподдельным жаром говорила о том, как она счастлива, видя любовь к себе в батюшке Степане Михайлыче, умоляла быть с ней совершенно откровенным, красноречиво доказала необходимость откровенности — и мягкое сердце мужа разнежилось, успокоилось, и высказал он ей все, чего решился было ни под каким видом не сказывать, не желая ссорить жену с семьей.

Самые разнородные чувства к Гесперии сплетались в моей душе в клубок ядовитых змей: часто я ее ненавидел с той же яростью, как в медиоланской тюрьме, иногда, забывая все, подчиняясь красоте, ласкам, дружескому обхождению, опять любил со всем пылом юности; порой я верил, что Гесперия относится ко мне, как старшая сестра, заботливо и внимательно, но сейчас же она являлась предо мной, как недоступная царица, и с беспощадной жестокостью напоминала мне, что я – ничем не примечательный юноша, провинциал, не отличающийся, на ее взгляд, ни умом, ни красотой.

Внук не проронит ни звука, Не отойдет от стола: Новой загадкой для внука Дедова песня была… Пел он о славном походе{99} И о великой борьбе; Пел о свободном народе И о народе-рабе; Пел о пустынях безлюдных И о железных цепях; Пел о красавицах чудных С ангельской лаской в очах; Пел он об их увяданье В дикой, далекой глуши И о чудесном влиянье Любящей женской души… О Трубецкой и Волконской Дедушка пел — и вздыхал, Пел — и тоской вавилонской Келью свою оглашал… «Дедушка, дальше!

Не упрекай себя за то, что ты порою Даешь покой душе от дум и от тревог, Что любишь ты поля с их мирной тишиною, И зыбь родной реки, и дремлющий лесок; Что песню любишь ты и, молча ей внимая, Пока звучит она, лаская и маня, Позабываешь ты, отрадно отдыхая, Призыв рабочего, не медлящего дня; Что не убил в себе ты молодость и чувство, Что не принес ты их на жертвенник труда, Что властно над тобой мирящее искусство И красота тебе внятна и не чужда! …

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала: «Странник, с великой охотой палаты, которых ты ищешь, Я укажу; там в соседстве живет мой отец беспорочный; 30 Следуй за мною в глубоком молчанье; пойду впереди я; Ты же на встречных людей не гляди и не делай вопросов Им: иноземцев не любит народ наш; он с ними не ласков; Люди радушного здесь гостелюбия вовсе не знают; Быстрым вверяя себя кораблям, пробегают бесстрашно 35 Бездну морскую они, отворенную им Посейдоном; Их корабли скоротечны, как легкие крылья иль мысли».

Ее не заманить В туманы заблуждений: То с пламенником Гений, Наука с свитком Муз И с легкою уздою Очами зоркий Вкус; С веселою сестрою Согласные, они Там нежными перстами Виют златые дни; Все их горит лучами; Во все дух жизни влит: В потоке там журчит Гармония наяды; Храним Сильваном лес; Грудь юныя дриады Под коркою древес Незримая пылает; Зефир струи ласкает И вьется вкруг лилей; Нарцисс глядит в ручей; Среди прозрачной пены Летучих облаков Мелькает рог Селены, И в сумраке лесов Тоскует филомела.

Только когда приезжал на зиму Штольц из деревни, она бежала к нему в дом и жадно глядела на Андрюшу, с нежной робостью ласкала его и потом хотела бы сказать что-нибудь Андрею Ивановичу, поблагодарить его, наконец, выложить пред ним все, все, что сосредоточилось и жило неисходно в ее сердце: он бы понял, да не умеет она, и только бросится к Ольге, прильнет губами к ее рукам и зальется потоком таких горячих слез, что и та невольно заплачет с нею, а Андрей, взволнованный, поспешно

Гурий умел просвещать – это правда; да ведь он для того и ехал-то в дикий край хорошо оснаряжен: с наказом и с правом «привлекать народ ласкою, кормами, заступлением перед властями, печалованием за вины перед воеводам и судьями»: «он обязан был» участвовать с правителями в совете; а ваш сегодняшний архиерей даже со своим соседом архиереем не волен о делах посовещаться; ему словно ни о чем не надо думать: за него есть кому думать, а он обязан только все принять «к сведению».

Бывает и так, что охотник стреляет в ценную дичь; но потом уже узнает, что он стрелял в древесный нарост, в пень, в камень, и что в руках у него не ружье, а палка, даже — срамный предмет… Нередко случается, что человек поймает встречное животное, по-видимому, обессиленное голодом и нуждою, кормит, холит, ласкает его; но среди высших проявлений ухода животное вырывается и убегает прочь, причем норовит вызвать за собою погоню, увлекая в какое-нибудь опасное место, где с хохотом и пропадает.

Этот человек, отверженный из отверженных, так низко упавший, как только может представить себе человеческая фантазия, этот добровольный палач, обошелся с ней без грубости, но с таким отсутствием хоть бы намека на ласку, с таким пренебрежением и деревянным равнодушием, как обращаются не с человеком, даже не с собакой или лошадью, и даже не с зонтиком, пальто или шляпой, а как с каким-то грязным предметом, в котором является минутная неизбежная потребность, но который по миновании надобности становится чуждым, бесполезным и противным.

Пальто мое было застегнуто на один верхний крючок и раздувалось от холодного ветра, но холода я не чувствовал; голова моя была гордо откинута назад, и студенческая фуражка сидела совсем на затылке; глаза мои по отношению к встречавшимся мужчинам выражали покровительство и удаль, по отношению к женщинам — вызов и ласку: хотя уже четыре дня я любил одну только ее, но я был так молод, и сердце мое было так богато, что остаться совершенно равнодушным к другим женщинам я не мог.

Чувствуя важность начала в таком предприятии, умный прошлец вел себя с отменною ловкостию: торжественно славил бога; изъявлял милость и величавость; не укорял воевод моравских в верности к Борису, жалея только об их заблуждении, и дал им свободу; жаловал, ласкал изменников, граждан, воинов, видом и разговором не без искусства представляя лицо державного, так что от литовского рубежа до самых внутренних областей России с неимоверною быстротою промчалась добрая слава об Лжедимитрий, — и знаменитая столица древних Ольговичей не усомнилась следовать примеру Моравска.

Вторая приехавшая тётушка была Аксинья Степановна, крёстная моя мать; это была предобрая, нас очень любила и очень ласкала, особенно без других; она даже привезла нам гостинца, изюма и черносливу, но отдала тихонько от всех и велела так есть, чтоб никто не видал; она пожурила няньку нашу за неопрятность в комнате и платье, приказала переменять чаще белье и погрозила, что скажет Софье Николавне, в каком виде нашла детей; мы очень обрадовались её ласковым речам и очень её полюбили.